Ближний круг - Александр Афанасьев

или меня куда угодно, хоть в Магадан – или рапорт на стол. Вот… сюда сунули…

Николай ничего не ответил

– Я это тебе для чего говорю – продышался КГБшник – ты еще пацан совсем, салага. Тебя убивать натаскали как пса породистого, а разыгрывают совсем в другой игре. Тебе бы еще подрасти годков пяток, повариться…

– И стать подонком?

– Чего?

– Стать подонком, говорю

КГБшник не обиделся. Просто тяжело вздохнул

– Салага ты еще. Салага. Я твой разговор с Бахметьевым слушал… ты уж извини. Язык вперед головы идет. Знал бы ты, сколько за язык свой пострадало. Если бы не Бахметьев… будь тут такая мразь как, к примеру, Лежепеков… давно бы ты отсюда вылетел – да с такой, б… сопроводиловкой, что…

– Да нахрен…

– Помолчи! – жестко и трезво сказал КГБшник

…

– Вот так. И меня слушай, пока дело говорю. Потом поздно будет – схарчат и выплюнут. У нас людей ломать умеют. Ты думаешь, ты один видишь, кто такой Саддам?

– Вижу? Видеть мало.

– А что делать предлагаешь? Вот ты, такой умный – что делать?

…

– Убить? Кто вместо него придет? Ты думаешь, что Саддаму мы так уж нужны? Да хрен он на нас положил и сверху прихлопнул!

Сергеев зло выругался

– Если он почувствует, что мы играем против него – завтра здесь будут американцы. Ему плевать… на все плевать. Как ты думаешь – среди американцев найдутся такие же чистенькие и правильные как ты, которые будут негодовать и ручки заламывать?

– Я ручки не заламываю.

– А ты на вопрос ответь.

– Нет… наверное

– То-то и оно. Замочишь Саддама – ты знаешь, что дальше будет? Под боком Иран, сейчас война идет. Ты что – хочешь еще одного Афгана? Только в десять раз больше. Хочешь, чтобы пацаны и тут гробились?

…

– Не слышу!

– Нет…

– То-то и оно. А для этого надо что? Ушки на макушке, а все что шевелится – на мушку. Мы тут тоже – не водку пьем. Варианты разные просматриваются…

– Да? – Николай выразительно поглядел на бутылку

– Да-да. Ну, что? Готов к труду и обороне?

– А что? Есть варианты?

– Они всегда есть – деловито сказал КГБшник – значит, за то мы тут говорили – забудь. Что пили – тем более. Понял?

– Понял…

– Уже лучше. С виллы своей съедь… нельзя тебе на отшибе. Игра совсем по-взрослому начинается. Поселись в гостинице… тебе надо, чтобы вокруг тебя люди всегда были. Тогда сложнее будет. Поселись в… Палестину.

– Понял.

– Вот так. Будь начеку. Прорвемся…

КГБшник приоткрыл дверь машины. Аккуратно содрал этикетку с бутылки, а бутылку – грохнул о порог. Выбросил осколки

– Поехали…

– Товарищ майор… – сказал Николай – а вы пьяным когда-нибудь бываете? Так… по настоящему.

– По настоящему… – проворчал КГБшник – послужил бы у этого… Ельцина, вопросов бы не задавал. Мне из лаборатории таблетки выдавали… иначе бы печени хана. Осталась небольшая заначка. Что встал… поехали…

КГБшник жил тоже на вилле, недалеко от центра города – одной из многих, что снимало совпосольство. Не решившись возвращаться к себе, Николай отправился в гостиницу. По пути – остановился… вывернуло его качественно, заблевал весь тротуар. В кармане двери нашел тряпку, которую использовали при ремонте машины, кое-как вытерся. Деньги у него были… сегодня заплатит сам, а завтра – получается, посольство оформит. С Ираком, как и с соцстранами Варшавского договора денежных расчетов почти не было, шел бартер и зачет…

В холле гостиницы – а она была современной, высотной, недавно построенной – было тихо и пусто. Ночной жизни в Багдаде – практически не было, мусульманская страна. Ночной портье – со значком партии БААС посмотрел на него с едва скрываемым отвращением.

– Одноместный номер есть?

Словно предчувствуя ответ, Николай потащил из кармана документы. Там. кроме местной битаки – было удостоверение. Глядя на него – а он не обратил внимания, что там была настоящая. «мокрая» подпись Саддама – портье побелел как мел.

– Сейчас… все устроим, эфенди…

На верхнем, крайнем этаже, Николай, уже напевая что-то веселое, натолкнулся на компанию. Советские… одни девчонки. Они шли из какого-то номера…

И они остановились, чтобы пропустить…

Портье затараторил что-то на арабском – но…

– Ты как здесь…

Москва, Кремль. 21 июня 1988 года

…Доклады, и сегодняшний, и на семидесятилетие, проекты докладов обсуждались на Политбюро, и с учетом того, что я тоже вносил свои предложения, часть из них учтена, поэтому у меня нет сегодня замечаний по докладу, и я его полностью поддерживаю. Тем не менее, я хотел бы высказать ряд вопросов, которые у меня лично накопились за время работы в составе Политбюро. Полностью соглашусь с тем, что сейчас очень большие трудности и на каждого из нас ложится большая ответственность и большая обязанность.

Я бы считал, что прежде всего нужно было бы перестраивать работу именно партийных комитетов, партии в целом, начиная с Секретариата ЦК, о чем было сказано на июньском Пленуме Центрального Комитета партии. Я должен сказать, что после этого, хотя и прошло пять месяцев, ничего не изменилось с точки зрения стиля работы Секретариата ЦК, стиля работы товарища Лигачева. То, что сегодня здесь говорилось, Михаил Сергеевич говорил, что недопустимы различного рода разносы, накачки на всех уровнях, это касается хозяйственных органов, любых других, допускается именно на этом уровне.

Это в то время, когда партия сейчас должна как раз взять именно революционный путь и действовать по-революционному. Такого революционного напора, я бы сказал, партийного товарищества по отношению к партийным комитетам на местах ко многим товарищам не чувствуется. Мне бы, казалось, что надо: делай уроки из прошлого, действительно сегодня заглядывай в те белые пятна истории, о которых сегодня говорил Михаил Сергеевич, – надо прежде всего, делая выводы на сегодняшний день, делать выводы в завтрашнее. Что же нам делать? Как исправлять, как не допустить то, что было? А ведь тогда просто дискредитировались ленинские нормы нашей жизни, и это привело к тому, что они потом, впоследствии, ленинские нормы, были просто в большей степени исключены из норм поведения, жизни нашей партии.

Я должен сказать, что призыв все время принимать поменьше документов и при этом принимать их постоянно больше – он начинает уже просто вызывать и на местах некоторое отношение к этим постановлениям, я бы сказал, просто поверхностное, что ли, и какое-то неверие в эти постановления. Они идут одно за другим. Мы призываем друг друга уменьшать институты, которые бездельничают, но я должен сказать на примере Москвы, что год тому назад был 1041 институт, после того, как благодаря огромным усилиям Госкомитета ликвидировали 7, их стало не 1041, а 1087, за это время были приняты постановления по созданию институтов в Москве. Это, конечно, противоречит и линии партии, и решениям съезда, и тем призывам, которые у нас есть.

Я думаю еще об одном вопросе, но здесь Пленум, члены Центрального Комитета партии, самый доверительный и самый откровенный состав, перед кем и можно, и нужно сказать все то, что есть на душе, то, что есть и в сердце, и как у коммуниста. Я должен сказать, что уроки, которые прошли за 70 лет, – тяжелые уроки, были победы, о чем было сказано Михаилом Сергеевичем, но были и уроки. Уроки тяжелых, тяжелых поражений. Поражения эти складывались постепенно, они складывались благодаря тому, что не было коллегиальности, благодаря тому, что были группы, благодаря тому, что была власть партийная отдана в одни-единственные руки, благодаря тому, что он, один человек, был огражден абсолютно от всякой критики.

Меня, например, очень тревожит – у нас нет еще в составе Политбюро такой обстановки, а в последнее время обозначился определенный рост, я бы сказал, славословия от некоторых членов Политбюро, от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального секретаря. Считаю, что как раз вот сейчас это недопустимо, именно сейчас, когда закладываются самые демократические формы отношения принципиальности друг к другу, товарищеского отношения и товарищества друг к другу. Это недопустимо. Высказать критику в лицо, глаза в глаза – это да, это нужно, а не увлекаться славословием,